Неточные совпадения
«И куда это они
ушли, эти мужики? — думал он и углубился более в художественное рассмотрение этого обстоятельства. — Поди, чай,
ночью ушли,
по сырости, без хлеба. Где же они уснут? Неужели в лесу? Ведь не сидится же! В избе хоть и скверно пахнет, да тепло,
по крайней мере…»
С полгода
по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто
по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше
уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не знал, каково у ней на душе.
Он не спал всю
ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед
по комнате; на заре
ушел из дома, ходил
по Неве,
по улицам, Бог знает, что чувствуя, о чем думая…
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили. А тот старый сплетник узнал, что Вера
уходила, в рожденье Марфеньки, с Тушиным в аллею, долго говорила там, а накануне пропадала до
ночи и после слегла, — и переделал рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла
ночью и накануне, а с Тушиным!..» От него и пошло
по городу! Да еще там пьяная баба про меня наплела… Тычков все разведал…
— Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало, — заметила она и почти верно определила этой пословицей значение писанья Райского. У него
уходило время, сила фантазии разрешалась естественным путем, и он не замечал жизни, не знал скуки, никуда и ничего не хотел. — Зачем только ты пишешь все
по ночам? — сказала она. — Смерть — боюсь… Ну, как заснешь над своей драмой? И шутка ли, до света? ведь ты изведешь себя. Посмотри, ты иногда желт, как переспелый огурец…
По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение застало его на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два дня и две
ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу
ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
По несчастию, «атрибут» зверства, разврата и неистовства с дворовыми и крестьянами является «беспременнее» правдивости и чести у нашего дворянства, Конечно, небольшая кучка образованных помещиков не дерутся с утра до
ночи со своими людьми, не секут всякий день, да и то между ними бывают «Пеночкины», остальные недалеко
ушли еще от Салтычихи и американских плантаторов.
Слушает-слушает — и вдруг на самом интересном месте зевнет, перекрестит рот, вымолвит: «Господи Иисусе Христе!» — и
уйдет дремать в лакейскую, покуда господа не разойдутся на
ночь по своим углам.
Днем он бродил
по окраинам города, не рискуя проникать в центральные части; с наступлением
ночи уходил за заставу и летом ночевал в канаве, а зимой зарывался в сенной стог.
Приходили поодиночке и
по двое и
уходили так же через черный ход
по пустынным
ночью Кузнецкому мосту и Газетному переулку (тогда весь переулок от Кузнецкого моста до Никитской назывался Газетным), до Тверской, в свои «Черныши» и дом Олсуфьева, где обитали и куда приезжали и приходили переночевать нелегальные…
С моим другом, актером Васей Григорьевым, мы были в дождливый сентябрьский вечер у знакомых на Покровском бульваре. Часов в одиннадцать
ночи собрались
уходить, и тут оказалось, что у Григорьева пропало с вешалки его летнее пальто.
По следам оказалось, что вор влез в открытое окно, оделся и вышел в дверь.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству:
уходя веселой компанией за реку, бродили
по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею
ночью.
Теперь во время бессонницы Галактион
по ночам уходил на мельницу и бродил там из одного этажа в другой, как тень.
Я
ушел, но спать в эту
ночь не удалось; только что лег в постель, — меня вышвырнул из нее нечеловеческий вой; я снова бросился в кухню; среди нее стоял дед без рубахи, со свечой в руках; свеча дрожала, он шаркал ногами
по полу и, не сходя с места, хрипел...
Налево видны в тумане сахалинские мысы, направо тоже мысы… а кругом ни одной живой души, ни птицы, ни мухи, и кажется непонятным, для кого здесь ревут волны, кто их слушает здесь
по ночам, что им нужно и, наконец, для кого они будут реветь, когда я
уйду.
Я должен упомянуть, что знал одного охотника, который уверял меня, что перепелки не улетают, а
уходят и что ему случилось заметить, как они пропадали в одном месте и показывались во множестве, но не стаей, в другом, где их прежде было очень мало, и что направление этого похода, совершаемого днем, а не
ночью,
по ею замечаниям, производилось прямо на юг.
Вот о чем задумывался он, проводя
ночи на Рублихе. Тысячу раз мысль проходила
по одной и той же дороге, без конца повторяя те же подробности и производя гнетущее настроение. Если бы открыть на Рублихе хорошую жилу, то тогда можно было бы оправдать себя в глазах компании и
уйти из дела с честью: это было для него единственным спасением.
В свою очередь Груздев приехал тоже потолковать о своих делах.
По раскольничьей привычке, он откладывал настоящий разговор вплоть до
ночи и разговорился только после ужина, когда Нюрочка
ушла спать, а они остались за столом с глазу на глаз.
— Ее нам всем бог послал в награду за наши страдания, — сказал он мне раз,
уходя от Нелли и перекрестив ее
по обыкновению на
ночь.
По праздникам
уходил с утра, возвращался поздно
ночью.
Все чаще
по вечерам являлись незнакомые люди, озабоченно, вполголоса беседовали с Андреем и поздно
ночью, подняв воротники, надвигая шапки низко на глаза,
уходили во тьму, осторожно, бесшумно.
С этого момента,
по мере того как
уходит в глубь прошлого волшебный бал, но все ближе, нежнее и прекраснее рисуется в воображении очаровательный образ Зиночки и все тревожнее становятся
ночи Александрова, — им все настойчивее овладевает мысль написать Зиночке Белышевой письмо.
В десять ужин, а после ужина
уходит в кабинет и до четырех часов стучит на своем «ремингтоне». Летом тот же режим — только больше на воздухе. Любитель цветов, В.М. Лавров копается в саду, потом ходит за грибами, а
по ночам делает переводы на русский язык польских писателей или просматривает материалы для очередного номера журнала, которые ему привозили из редакции.
— История чисто кадетская, из которой, по-моему, Пилецкий вышел умно и благородно: все эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют собственного своего удаления; тогда Пилецкий, вместо того, чтобы наказать их, как бы это сделал другой, объявил им: «Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я
уйду, как непригодный вам», — и в ту же
ночь выехал из лицея навсегда!
Читал я в сарае,
уходя колоть дрова, или на чердаке, что было одинаково неудобно, холодно. Иногда, если книга интересовала меня или надо было прочитать ее скорее, я вставал
ночью и зажигал свечу, но старая хозяйка, заметив, что свечи
по ночам умаляются, стала измерять их лучинкой и куда-то прятала мерки. Если утром в свече недоставало вершка или если я, найдя лучинку, не обламывал ее на сгоревший кусок свечи, в кухне начинался яростный крик, и однажды Викторушка возмущенно провозгласил с полатей...
Саша
ушел после обеда и не вернулся к назначенному времени, к семи часам. Коковкина обеспокоилась: не дай бог, попадется кому из учителей на улице в непоказанное время. Накажут, да и ей неловко. У нее всегда жили мальчики скромные,
по ночам не шатались. Коковкина пошла искать Сашу. Известно, куда же, как не к Рутиловым.
По ночам уходил в поле и слушал там жалобный шелест иссохших трав, шорох голодных мышей, тревожное стрекотание кузнечиков — странный, отовсюду текущий, сухой шум, точно слабые вздохи задыхавшейся земли; ходил и думал двумя словами, издавна знакомыми ему...
Оленин вернулся сумерками и долго не мог опомниться от всего, чтò видел; но к
ночи опять нахлынули на него вчерашние воспоминания; он выглянул в окно; Марьяна ходила из дома в клеть, убираясь
по хозяйству. Мать
ушла на виноград. Отец был в правлении. Оленин не дождался, пока она совсем убралась, и пошел к ней. Она была в хате и стояла спиной к нему. Оленин думал, что она стыдится.
Одеться было делом одной минуты. Я торопился точно на пожар, а Любочка и не думала
уходить. Она сидела по-прежнему на лавочке, в прежней убитой позе. Белая
ночь придавала ее бледному лицу какой-то нехороший пепельный оттенок.
Гляжу, а это тот самый матрос, которого наказать хотели… Оказывается, все-таки Фофан простил его
по болезни… Поцеловал я его, вышел на палубу;
ночь темная, волны гудят, свищут, море злое, да все-таки лучше расстрела… Нырнул на счастье, да и очутился на необитаемом острове… Потом
ушел в Японию с ихними рыбаками, а через два года на «Палладу» попал, потом в Китай и в Россию вернулся.
Вот скоро и
ушли все в лес вон
по той дороге; и пан в хату
ушел, только панский конь стоит себе, под деревом привязан. А уж и темнеть начало,
по лесу шум идет, и дождик накрапывает, вот-таки совсем, как теперь… Уложила меня Оксана на сеновале, перекрестила на
ночь… Слышу я, моя Оксана плачет.
— Часовня! — объяснил Яков. — Я буду,
по ночам, тихонечко
уходить сюда молиться… Ладно?
Видно было, что он не спал всю
ночь, вероятно, играл в карты и много пил. Зинаида Федоровна уложила его в постель, и все мы потом до самого вечера ходили на цыпочках. Обед прошел вполне благополучно, но когда
ушли в кабинет пить кофе, началось объяснение. Зинаида Федоровна заговорила о чем-то быстро, вполголоса, она говорила по-французски, и речь ее журчала, как ручей, потом послышался громкий вздох Орлова и его голос.
Старое, жестокое и злое
уходило прочь из города, оно таяло во тьме, скрытое ею, люди заметно становились добрее, и хотя
по ночам в городе не было огня, но и
ночи были шумно-веселы, точно дни.
Анна Юрьевна
ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой.
Ночь была лунная и теплая. Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них.
По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
Барон, Петицкая и княгиня, хоть не говеем, может быть, искренне, но старались между собой разговаривать весело; князь же ни слова почти не произнес, и после обеда, когда барон принялся шаловливо развешивать
по деревьям цветные фонари, чтобы осветить ими
ночью сад, а княгиня вместе с г-жой Петицкой принялась тоже шаловливо помогать ему, он
ушел в свой флигель, сел там в кресло и в глубокой задумчивости просидел на нем до тех пор, пока не вошел к нему прибывший на вечер Миклаков.
Он недолго дожидался разрешения этой загадки. Возвращаясь, часу в двенадцатом
ночи, в свою комнату, шел он
по темному коридору. Вдруг кто-то сунул ему в руку записку. Он оглянулся: от него удалялась девушка, как ему показалось, Натальина горничная. Он пришел к себе,
услал человека, развернул записку и прочел следующие строки, начертанные рукою Натальи...
Колесников скончался, не приходя в себя, около двух часов
ночи. Саша и матрос, работая
по очереди, в темноте выкопали глубокую яму, засыпали в ней мертвеца и
ушли.
Костик всякий вечер
уходил на маслобойню и
по целым
ночам там сидел.
— Не желаю я больше служить! — продолжала она. — Замучилась! Как работа, как в лавке сидеть день-деньской,
по ночам шмыгать за водкой — так это мне, а как землю дарить — так это каторжанке с ее чертенком! Она тут хозяйка, барыня, а я у ней прислуга! Всё отдайте ей, арестантке, пусть подавится, я
уйду домой! Найдите себе другую дуру, ироды окаянные!
И снова началось воровство. Каких только хитростей не придумывал я! Бывало, прежде-то
по ночам я, богу молясь, себя не чувствовал, а теперь лежу и думаю, как бы лишний рубль в карман загнать, весь в это
ушёл, и хоть знаю — многие в ту пору плакали от меня, у многих я кусок из горла вырвал, и малые дети, может быть, голодом погибли от жадности моей, — противно и пакостно мне знать это теперь, а и смешно, — уж очень я глуп и жаден был!
Пазинька в ту же
ночь, с тем же офицером, без ведома нашего,
ушла и, за непрощением нашим родительским, ездит где-то с ним
по полкам.
Красавина. Что бы тебе новое-то сказать? Да вот, говорят, что царь Фараон стал
по ночам из моря выходить, и с войском; покажется и опять
уйдет. Говорят, это перед последним концом.
Устин поклонился и
ушел передавать приказание, а мы, дети, сообразили, что мы наделали беды и что во всем этом есть что-то ужасно тяжелое, так что бог знает, как это и кончится. После этого нас не занимали
по достоинству ни вкусный рождественский ужин, который справлялся «при звезде», за один раз с обедом, ни приехавшие на
ночь гости, из коих с некоторыми дети.
А весною, когда отец и мать, поднявшись с рассветом,
уходят в далекое поле на работу и оставляют его одного-одинехонького вместе с хилою и дряхлою старушонкой-бабушкой, столько же нуждающейся в присмотре, сколько и трехлетние внучата ее, — о! тогда, выскочив из избы, несется он с воплем и криком вслед за ними, мчится во всю прыть маленьких своих ножек
по взбороненной пашне,
по жесткому, колючему валежнику; рубашонка его разрывается на части о пни и кустарники, а он бежит, бежит, чтоб прижаться скорее к матери… и вот сбивается запыхавшийся, усталый ребенок с дороги; он со страхом озирается кругом: всюду темень лесная, все глухо, дико; а вот уже и
ночь скоро застигнет его… он мечется во все стороны и все далее и далее
уходит в чащу бора, где бог весть что с ним будет…
На секунду встает в воображении Меркулова колодец, густая темнота
ночи, мелкий дождик, журчанье воды, бегущей из желоба, и шлепанье
по грязи чьих-то невидимых ног. О! Как там теперь холодно, неприятно и жутко… Все тело, все существо Меркулова проникается блаженной животной радостью. Он крепко прижимает локти к телу, съеживается,
уходит поглубже головой в подушку и шепчет самому себе...
Выдал он нам
по положению, рыбы еще дал несколько, да от себя
по двугривенному накинул. Потом перекрестился на небо,
ушел к себе на заимку и дверь запер. Погасили сибиряки огни, легли спать — до свету-то еще не близко. А мы пошли себе своею дорогой, и очень нам всем в ту
ночь тоскливо было.
В летнюю
ночь 187* года пароход «Нижний Новгород» плыл
по водам Японского моря, оставляя за собой в синем воздухе длинный хвост черного дыма. Горный берег Приморской области уже синел слева в серебристо-сизом тумане; справа в бесконечную даль
уходили волны Лаперузова пролива. Пароход держал курс на Сахалин, но скалистых берегов дикого острова еще не было видно.
Кисельников. Тружусь,
по ночам сижу, здоровье мое в этой работе
уходит. Грош я вырабатываю, грош. Дайте денег, папенька, дайте! Я докажу, я донесу; вы меня ограбили.
Яков молчал и всё ждал, когда
уйдет Матвей, и всё смотрел на сестру, боясь, как бы она не вмешалась и не началась бы опять брань, какая была утром. Когда, наконец, Матвей
ушел, он продолжал читать, но уже удовольствия не было, от земных поклонов тяжелела голова и темнело в глазах, и било скучно слушать свой тихий, заунывный голос. Когда такой упадок духа бывал у него
по ночам, то он объяснял ею тем, что не было сна, днем же это его пугало и ему начинало казаться, что на голове и на плечах у него сидят бесы.